Кафедра экологии, природопользования и экологической инженерии

Об изменении климата, низкоуглеродном развитии, отходах и регулировании выбросов парниковых газов
Эксклюзивное интервью М. А. Юлкина журналу «Экологический парламентский бюллетень»
ЭПБ: Михаил Анисимович, каковы, по вашему мнению, наиболее важные достижения российской климатической политики в планетарном масштабе?
Вы знаете, тут есть две стороны: парадная и, так сказать, изнаночная. Парадная сторона состоит в том, что Россия добилась самого большого сокращения выбросов парниковых газов по сравнению с 1990 годом среди всех стран мира. К 2015 году мы сократили выбросы на 45%. Никакая другая страна так, как мы, выбросы не сократила. Это наше безусловное достижение. И мы везде, на всех форумах об этом говорим, подчеркивая, что усилиями России глобальное потепление удалось затормозить на один год. Потому что если отталкиваться от уровня выбросов 1990 года и сложить все, что мы «недовыбросили» до этого уровня за 25 лет, то приблизительно получится годовой объем антропогенных выбросов парниковых газов всей планеты.
Но давайте посмотрим на это с другой стороны. Статистика говорит, что относительно 1990 года ВВП России вырос чуть больше чем на 10% (в неизменных ценах 2010 г.). За то же время Соединенные Штаты увеличили свой ВВП почти в 2 раза, страны ЕС – более чем в 1,5 раза, Китай – более чем 11,5 (!) раза.1 А чьими товарами мы пользуемся и куда экспортируем свои? И что бы мы делали, если бы экономики этих стран не росли?
Получается, что нам удалось сократить выбросы в абсолютном измерении, потому что мы заморозили свой экономический рост. В 1990-х наша экономика упала, потом подросла, но мы до сих пор не вышли далеко за пределы 1990 года. Понятно, что сейчас мы имеем другую экономику. Мы знаем этот список погибших предприятий, которые мы потеряли по дороге, им несть числа. Нынешняя экономика России построена во многом на секторе услуг. В ней большую роль играет банковский сектор, консалтинговый сектор, управление, но не та тяжелая промышленность, которая доминировала в конце 1980-х и начале 1990-х. Эта другая экономика имеет другие параметры энергопотребления, а значит, и другие выбросы. Кроме прочего, мы перешли с угля, в основном, на природный газ, что тоже повлияло. Но мы не перешли на неископаемые виды топлива и не достигли уровня энергоэффективности ведущих стран.
Наша энергетика – это на 65% ископаемое органическое топливо. Его доля в потреблении первичных энергоресурсов и того выше – 85%. Преимущественно это природный газ, который среди всех ископаемых видов топлива на основе углерода имеет самый низкий удельный показатель выбросов парниковых газов на единицу энергии. Но все-таки не такой низкий, как у энергии из возобновляемых источников (солнце, ветер, приливы-отливы, морские волны, геотермальная энергия, т.д.) или даже у атомной энергии (хотя решать климатические проблемы с помощью атомной энергии считается дурным тоном, потому что от какой энергии побочный вред больше – от атомной или от углеродной, еще большой вопрос). А кроме природного газа значительную часть в нашем топливном балансе по-прежнему занимает уголь, при сжигании которого выделяется в 1,5 с лишним раза больше парниковых газов, чем при сжигании природного газа.
1 Данные Всемирного банка, см. https://data.worldbank.org/indicator/
2
Несмотря на достигнутое значительное сокращение выбросов, Россия является четвертым крупнейшим эмитентом выбросов парниковых газов после Китая, США и Индии. Наша доля в глобальных антропогенных выбросах парниковых газов составляет 5%. В расчете на 1 долл. ВВП (по паритету покупательной способности) мы выбрасываем в 1,7 раза больше парниковых газов, чем мир в среднем, и в 2,5 раза больше, чем страны ЕС.2
Но дело не только в том, что мы много выбрасываем у себя. Дело еще и в том, что мы фактически экспортируем выбросы парниковых газов в другие страны. Как? Очень просто. В нашем экспорте преобладают уголь, нефть, нефтепродукты, природный газ, которые, в основном, используются как топливо или как сырье для производства топлива. Сжигание этого топлива дает не только энергию, но и выбросы в атмосферу парниковых газов. Мы с коллегами подсчитали, что в 2016 году выбросы от сжигания вывезенного из России ископаемого органического топлива составили примерно 2 млрд. тонн в пересчете на СО2-эквивалент. Да, эти выбросы случились не у нас. Но в некотором смысле это наши выбросы. Поскольку они связаны с нашей продукцией.
А теперь представьте, что те страны, куда мы поставляем наше ископаемое топливо, переходят на низкоуглеродный путь развития и стремятся свести свои выбросы к нулю, как это предусмотрено Парижским соглашением. Ясно, что они постараются избавиться, в том числе, и от «наших» 2 млрд. тонн СО2-экв., и, в конце концов, перестанут покупать у нас это топливо, найдя ему замену. Не сразу, конечно, постепенно, но они это сделают.
И ведь это уже происходит. Страны ЕС имеют планы перевода энергетики и транспорта на безуглеродные рельсы. Китай больше не рассматривает уголь в качестве главного источника энергии, а делает ставку на энергоэффективность и возобновляемые источники. Индия, которая еще недавно собиралась построить более 100 новых угольных станций для решения проблемы энергетической бедности, передумала и теперь развивает солнечную генерацию, потому что она уже дешевле. В Америке уголь не выдерживает конкуренцию с возобновляемыми источниками энергии. Только что одна из крупнейших американских генерирующих компаний Duke объявила о намерении закрыть 9 угольных станций и вложить 11 млрд. долл. в строительство новых генерирующих мощностей на основе природного газа, ветра и солнца.3
Совершенно ясно, что уголь как топливо и как отрасль – первый кандидат на выбывание. И это не фигура речи. За два года, прошедшие после Парижской конференции, многие страны, субнациональные образования и муниципалитеты обозначили сроки вывода из эксплуатации угольных станций, закрытия угольных шахт и разрезов. В мире набирает силу движение под девизом «Оставим уголь в прошлом». В интернете опубликован глобальный список из 700 с лишним компаний, имеющих отношение к угольной отрасли, с настоятельной рекомендацией инвесторам новых вложений в эти компании не делать, а наоборот, свои вклады оттуда поскорее выводить (дивестировать).4 Между прочим, в этом списке я насчитал более 20 российский компаний.
2 Данные Всемирного банка, см. там же
3 См. здесь: https://www.power-eng.com/articles/2018/03/duke-to-retire-nine-more-coal-plants-spend-11b-on-gas-wind-and-solar.html
4 Exit Coal List, см. https://coalexit.org/about/project
3
Следом на очереди – нефть. Посмотрите, что происходит с автомобилестроением. Сначала Илон Маск решил делать современные высокотехнологичные электромобили «Тесла». Потом оказалось, что это круто, и теперь все автомобильные мейджоры поголовно строят новые заводы, чтобы производить электромобили, и переводят весь свой модельный ряд автомобилей на электротягу. В прошлом году число проданных электромобилей в мире впервые перевалило за 1 млн. А на подходе новая волна – автомобили на водородном топливе. Целый ряд стран (Великобритания, Германия, Нидерланды, Норвегия, Франция, Индия и Китай) и городов (Лондон, Париж, Лос-Анджелес, Копенгаген, Барселона, Ванкувер, Мехико, Милан, Сиэтл, Окленд и Кейптаун) вводят законодательные запреты на использование автомобилей, работающих на бензине, дизеле и газомоторном топливе. Не сегодня завтра спрос на нефть начнет падать, а потом от нее и вовсе откажутся за ненадобностью.
Как это скажется на нас? Боюсь, что больно. Мы экспортируем в сыром виде и в виде нефтепродуктов три четверти добываемой нефти, 45% добываемого угля и более трети добываемого природного газа. Представьте себе, что этого экспорта больше нет. Сколько будут стоить уголь, бензин и природный газ на внутреннем рынке? Выживут ли вообще у нас эти отрасли без валютной подпитки и при таком снижении объема продаж? Сколько людей потеряет работу?
Помните, Воланд у Булгакова говорил: беда не в том, что человек смертен, а в том, что он иногда внезапно смертен? Вот такая внезапная смерть может в недалеком будущем постичь угольную, нефтяную и газовую отрасли. Как только спрос на ископаемое органическое топливо перестанет расти и начнет падать, посыпятся акции добывающих и перерабатывающих компаний, и вся эта махина рухнет.
Международное энергетическое агентство каждый год публикует обзоры и прогнозы, как будет развиваться мировая энергетика. И там пишут, что будет опережающими темпами развиваться возобновляемая энергетика, но будут расти и другие отрасли. И каждый раз они ошибаются: темпы роста возобновляемой энергетики из года в год превосходят даже самые смелые прогнозы, а темпы роста других отраслей ТЭК замедляются.
Но их можно понять. Трудно даже представить, что произойдет с фондовыми рынками, если в очередном обзоре Международного энергетического агентства черным по белому будет написано: «В таком-то обозримом года спрос на нефть начнет падать». Поэтому, чувствуя свою ответственность, они вместо этого осторожно пишут, что все будет расти, чтобы этот обвал не случился раньше времени. Это разумная политика. Просто нужно одновременно смотреть на то, что происходит в реальности.
По-хорошему, сидя в этом «хрустальном доме», нам бы надо было уже сейчас задуматься о том, что и куда мы будем экспортировать завтра, чем мы будем торговать на мировых рынках, когда уголь, нефть и газ выйдут из употребления. Увы, вместо этого читаем победные реляции Газпрома, что российский экспорт газа в Европу достиг исторического максимума. Но если приглядеться и попробовать понять, что случилось на энергетических рынках Европы, то нетрудно заметить, что там упала выработка энергии на ГЭС по причине низкой воды. Прошлая зима была малоснежной, а лето – жарким и засушливым. В итоге реки обмелели, и гидростанции работают с пониженной нагрузкой. Вот этот дефицит европейцы и компенсируют дополнительными закупками газа.
4
При этом ни одной новой газовой станции в Европе не построено. А что строят, куда они деньги вкладывают? Строят солнечные и ветровые станции. И если завтра уровень воды в реках восстановится (нынешняя зима снежная, значит, есть шанс, что реки в Европе вернутся к норме и гидростанции будут работать в штатном режиме), то что тогда будет с Газпромом и его рекордными поставками трубопроводного газа?
ЭПБ: В них нет необходимости?
Конечно. В этот раз повезло, лето в Европе было засушливое, а зима бесснежная. Но это чисто конъюнктурные вещи, так сложились обстоятельства. Это не тренд. Завтра может быть другая ситуация. Мы живем в условиях меняющегося климата, нервозность климата растет, и предсказывать, какая будет ситуация завтра, становится все трудней.
ЭПБ: В чем состоят, на ваш взгляд, глобальные климатические изменения? На этой теме очень много различных спекуляций.
У меня своего мнения по этому поводу быть не может, потому что я не климатолог. Я ориентируюсь на то, что можно почерпнуть в научной литературе и в обзорах (оценочных докладах), которые регулярно готовит и публикует Росгидромет, Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК), созданная под эгидой ООН, другие авторитетные группы. Например, недавно в США вышел 4-й национальный оценочный доклад по климату. Еще не весь, первые два тома. Но общий вывод понятен. И он в целом совпадает с выводами МГЭИК.
Если коротко, то мы имеем глобальное потепление. Есть графики, которые показывают, как менялась средняя температура за последние 100-150 лет, как сначала желтеет, потом краснеет, потом багровеет карта Земли. Причем во всех регионах, но особенно сильно и быстро на северах. Это широко известный факт: ближе к полюсам теплеет быстрее, чем на экваторе. И, в общем, понятно, почему это так.
Причины этого тоже уже вполне понятны: мы греем планету. Вообще, на климат влияют разные факторы. Это и колебания орбиты Земли, и солнечная активность, и вулканическая активность, и антропогенные факторы: земле- и лесопользование, выбросы в атмосферу мелких частиц (аэрозолей) и парниковых газов. С аэрозолями, правда, ситуация другая: они не пропускают солнечный свет, поэтому, скорее, действуют вниз.
ЭПБ: Экранируют?
Да, экранируют. Если бы мы выбрасывали в атмосферу только аэрозоли (серосодержащие мелкие частицы), то на Земле холодало бы. А фактор, который вызывает потепление, – это повышение концентрации парниковых газов. Исследования показывают, что за последние 150 лет содержание углекислого газа (CO2) в атмосфере выросло в 1,5 раза; в XIX веке было где-то 270-280 частиц на миллион (ppm), а сейчас – 400 с лишним. Концентрация метана, закиси азота и других парниковых газов тоже значительно подросла.
И это именно мы сами, собственными руками сделали. Никакие инопланетяне нам сюда их не надули. Хотя иной раз приходится слышать: мол, да, все дело в том, что повысилась концентрация парниковых газов, но непонятно, что послужило причиной. Так вот, на самом деле, никакой тайны тут нет. Причиной послужил человек.
5
И это стало возможно тогда, когда произошла индустриализация и человек вооружился машинами. Сам по себе, естественным путем человек не смог бы выбросить в атмосферу столько парниковых газов. Но с помощью машин мы в огромных количествах добываем и сжигаем ископаемое органическое топливо, обрабатываем землю, рубим лес, производим промышленную и сельскохозяйственную продукцию, вывозим на свалку и складируем различные отходы. Все это сопровождается выбросами в атмосферу парниковых газов. В результате этого их концентрация в атмосфере выросла. И продолжает расти, потому что мы продолжаем выбрасывать.
Но потепление – это еще полбеды. Климатологи говорят, что возрастает нервозность климата. Впервые я услышал это от заместителя директора Института физики атмосферы РАН Александра Гинзбурга и подумал: какая красивая метафора! Но оказалось, что это никакая не метафора, а научный термин. Смысл в том, что климат стал неустойчивым, а его поведение – плохо предсказуемым.
Графически это можно представить следующим образом. Возьмем наугад какой-нибудь климатический параметр. Например, среднюю температуру июня в каком-нибудь регионе. Она, ясное дело, не постоянна и меняется год от года в силу самых разных, не зависящих друг от друга причин, т.е. является классической случайной величиной. Ее вероятностная характеристика описывается графиком нормального распределения (по-другому его еще называют распределением Гаусса), он похож на колокольчик. Мы привыкли к тому, что этот колокольчик вытянут к вершине. Это означает, что какие-то температуры, которые находятся далеко от вершины, в принципе возможны, но случаются крайне редко, а в основном температура колеблется в некотором узком диапазоне.
Изменение климата, которое происходит сегодня, сдвигает этот график вправо, в область более высоких температур. При этом вершина колокольчика опускается вниз, а крылья поднимаются вверх, т.е. колокольчик становится как бы ниже и шире. Область вероятных значений температуры растягивается, причем сразу в обе стороны. В результате теперь можно регулярно наблюдать и аномально высокие, и аномально низкие температуры. И предсказать наперед с высокой долей уверенности температуру, скажем, на будущий год, практически невозможно. Она может быть любой.
Аналогичным образом ведут себя и другие климатические параметры – количество солнечных дней, количество осадков, скорость ветра и т.д.
Во многом это происходит потому, что изменилась (уменьшилась) разность температур между полюсами и экватором. Из-за этого возникают застойные явления, когда подолгу стоит жара или холод. Это явление так и называют: «волны жары» и «волны холода».
Тот же Александр Гинзбург предложил наглядный визуальный образ, объясняющий суть данного явления. Представьте себе неровную наклонную поверхность, а на ней шарик. Если поверхность наклонена сильно, шарик по ней легко скатывается. Если наклон небольшой, шарик начинает блуждать. Вот ровно это происходит сегодня с воздушными массами. Т.е. это такой шарик, который время от времени застревает или забредает не туда, потому что наклон, разность температур, между полюсами стал меньше. И холодные воздушные массы могут, например, забрести в Рим или в Египет, где им вроде бы не место. А могут надолго задержаться в Москве, как было летом прошлого года.
6
ЭПБ: Эта самая нервозность и получается.
Да. Но пока в Москве было холодно и народ, кутаясь в куртки, отпускал всякие шуточки по поводу глобального потепления, в это же самое время изнемогала от жары и горела Сибирь, а на противоположной стороне океана лесные пожары уничтожали Калифорнию. Так что, несмотря на холодное лето в Москве, в планетарном масштабе 2017 год оказался одним из самых теплых в истории. А самым теплым был 2016 год. Правда, в тот год был Эль Ниньо, который традиционно приносит тепло. В 2017 году его не было. Но все равно год выдался аномально теплым. Хотя, по всем прогнозам, на другой год после Эль Ниньо должно было бы значительно похолодать.
Другим проявлением нервозности климата является рост числа стихийных бедствий. И это не только ураганы, которые обрушиваются на восточное побережье Америки. Шквальные ветры мы видим и в Москве. И специалисты говорят, надо готовиться к тому, что они тут будут происходить чаще, а скорость ветра может достигать 30, а то и 35 метров в секунду.
А дальше могут начаться и вовсе жуткие вещи. Глобальное потепление, которое особенно сильно проявляется на северах, может привести, и кое-где уже приводит, к таянию вечной мерзлоты. Начнет разлагаться органика, которая сейчас в больших количествах хранится в мерзлоте, как в холодильнике. При этом в атмосферу будет поступать метан, который тоже парниковый газ, причем более сильный, чем СО2. Если брать столетний период, то по силе воздействия на климат (способности вызывать глобальное потепление) 1 тонна метана равна 25 тоннам СО2, а на коротком отрезке 1 тонна метана идет за 80 тонн СО2 (просто метан быстрее разлагается). Кроме того, метан вытесняет кислород из воздуха, так что его выброс является смертельным для человека. Ну, и все мы помним о том, что метан это горючий газ, поэтому любая неосторожная искра, спичка или непогашенная сигарета – и мало не покажется. И ведь не убережешься. Потому что метан, как известно, не имеет ни цвета, ни запаха.
ЭПБ: Взрывоопасные ситуации возникают?
Да. А недавно выяснилось, что вечная мерзлота хранит около 1 млн. тонн ртути, да еще и споры сибирской язвы. По мере потепления климата все это может вылезти наружу.
И вроде бы надо остановиться у опасной черты. Но сделать это разом, одномоментно не получится. Даже если мы вдруг перестанем выбрасывать в атмосферу парниковые газы, заглушим все заводы и электростанции, глобальное потепление будет продолжаться еще какое-то время. Это как тормозной путь у автомобиля. Набранная автомобилем инерция не позволит вам его сразу остановить, даже если вы нажмете на тормоз и отключите двигатель. Вот с климатом все то же самое. То количество парниковых газов, которое уже накоплено в атмосфере, будет вызывать дальнейшее потепление климата и тогда, когда антропогенные выбросы прекратятся.
Поэтому никто такой задачи и не ставит. Когда говорят о предотвращении климатических изменений, не верьте, это неправда. Предотвратить их уже невозможно. Их можно только постараться смягчить, замедлить. Чтобы через 35-50 лет средняя температура выросла по сравнению с доиндустриальной эпохой не на 3-5 оС, а не больше чем на 1,5-2 оС. Ровно так климатическую цель сформулировали в 2015 г. на климатическом саммите в Париже. Именно так она записана в статье 2 Парижского соглашения, которое подписали 197 стран и 175 стран ратифицировали.
7
А что значит удержать рост температуры в границах 1,5-2 оС? А это значит, что мы можем себе позволить выбросить в атмосферу парниковых газов еще только на 1 трлн. тонн СО2-эквивалента. Тогда с высокой вероятностью (порядка 65-70%) рост средней температуры удастся остановить ниже отметки 2 оС. Это не исключает возможность более сильного потепления, но, по крайней мере, повышает шансы благоприятного исхода до уровня 2:1.
Ну, а если наши выбросы превысят 1 трлн. тонн СО2-эквивалента, тогда шансов смягчить изменение климата практически нет. Тогда температура может подняться и на 3, и на 4, и на 5 градусов. И тогда неизбежными станут все эти катаклизмы, которые связаны с вечной мерзлотой. И не только с ней. Остро встанет проблема нехватки пресной воды. По разным оценкам, дефицит пресной воды затронет от 3,5 до 6 млрд. человек во всем мире. И ведь эти люди не будут просто так сидеть и ждать милости от природы. Они куда-то подадутся. Это будет очередное великое переселение народов. И тут уже никакие границы не спасут, хоть стреляй. Другая проблема – это повышение уровня мирового океана и затопление прибрежных территорий. В зоне бедствия тоже окажутся миллиарды людей.
Я где-то читал, что такую концентрацию парниковых газов в атмосфере, какую мы имеем сейчас, человечество еще не знало.
ЭПБ: То есть сейчас это экстремальный период?
За все время существования человека такой концентрации парниковых газов в атмосфере не было. Она была когда-то очень давно. По некоторым оценкам, 2-3 млн. лет тому назад. Здесь была совсем другая фауна и флора, и уровень океана был примерно на 10 м выше. Эта огромная концентрация парниковых газов в атмосфере, собственно, и обеспечивала жизнедеятельность тех исполинских животных, которые здесь ходили до человека. Но на человеческой памяти такого не было. И это очень опасная вещь.
Помимо других напастей, будет повышаться уровень океана. С одной стороны, он будет повышаться благодаря тепловому расширению. Все мы знаем, что при нагревании вода расширяется, увеличивается в объеме. С другой стороны, она будет повышаться из-за таяния ледников. Не тех льдов, которые образуются в океане, а тех, которые в большом количестве имеются на суше – в Гренландии, в Антарктиде, в высокогорьях. Мы видим, как сегодня исчезают ледники, как они буквально стекают в реки, а оттуда в океан. Оба эти процесса – тепловое расширение и увеличение стоков в мировой океан – приводят к поднятию уровня воды. А значит, рано или поздно какие-то территории затопит.
По прогнозам, в этом столетии городу Санкт-Петербургу ничего не угрожает, но там – как пойдет. Может и затопить. Тем более что его и так периодически затапливает. Может пострадать город Архангельск. Он хоть и находится сравнительно далеко от моря, но ввиду равнинного ландшафта не может считать себя полностью в безопасности. А город Северодвинск, где у нас делают подводные лодки, расположен непосредственно в зоне риска, на берегу Белого моря. Побережье Кольского полуострова тоже, скорее всего, затопит. Проблемы на юге возникнут, если воды Атлантики переполнят Средиземное море и хлынут в Черное. А вот Москва выстоит. Она хоть и называется гордо портом пяти морей, прямого выхода к морю не имеет.
8
ЭПБ: На ваш взгляд, какие плюсы и минусы для России имеет ратификация Парижского соглашения? И как это скажется на достижении климатических целей Евросоюза?
Сегодня нет отдельных климатических целей у Евросоюза, у Америки, у Индии, у Китая. В Парижском соглашении сформулирована единая климатическая цель для всех: надо уже в этом столетии перейти на низкоуглеродный путь развития. Надо выйти на такой режим, когда антропогенные выбросы парниковых газов компенсируются (уравновешиваются) их поглощением. Это глобальная задача, и решать ее должны все страны. Т.е. каждая страна должна добиться того, чтобы ее выбросы не превышали поглощений. Другое дело, что у каждой страны есть право выбирать траекторию движения к этой конечной цели с учетом достигнутого уровня экономического развития и имеющихся возможностей.
Иногда говорят, что в соответствии с Парижским соглашением каждая страна может сама решать, как ей содействовать сдерживанию роста средней глобальной температуры, чтобы она не поднялась больше чем на 2 оС. Но это не так. Это чтение мимо нот. В Парижском соглашении написано не только про 2 оС, но и про переход к низкоуглеродному развитию, и про баланс выбросов и поглощения парниковых газов, на который все страны должны выйти во второй половине XXI века.
Написано там и о том, что каждая страна должна объявлять свои климатические цели (вклады в общее сокращение выбросов) на ближайшие 5-10 лет, что каждые пять лет эти цели (вклады) должны пересматриваться в сторону повышения амбиций, т.е. в сторону ужесточения, пока, наконец, не будет достигнута конечная цель – исключение воздействия человека на климат посредством выбросов парниковых газов.
А еще каждая страна обязана до конца 2020 года разработать и представить долгосрочную стратегию низкоуглеродного развития, в которой должно быть указано, каким образом страна будет добиваться этой конечной цели и какого прогресса предполагает достичь к середине века. При этом «серединой века» может быть и 2040, и 2045, и 2055 год. Важен не год, а направление движения и глубина декарбонизации экономики.
Европа для себя такую стратегию уже сформулировала. Она планирует сократить свои выбросы к 2050 году на 80% (в 5 раз!), а если повезет, то на 95% (в 20 раз!), по сравнению с 1990 годом. Это очень серьезно. Для этого им придется перестроить всю энергетику, а заодно и всю экономику, отказавшись от использования ископаемого органического топлива если не полностью, то в основном. Часть этого пути они уже прошли. В 2016 году их выбросы были примерно на четверть (на 23%) ниже уровня 1990 года. И даже рост ВВП более чем на 50% им не помешал.
Они наращивают генерирующие мощности, работающие на возобновляемых источниках энергии (солнце, ветер), и строят накопители энергии, позволяющие снижать перебои и покрывать пиковые нагрузки. Они тянут дополнительные линии электропередачи, чтобы перебрасывать энергию между регионами (ветровую – с севера на юг, солнечную – с юга на север) и стараются сделать так, чтобы при этом терялось как можно меньше энергии. Они создают умные сети, которые работают в обе стороны, чтобы каждый потребитель энергии мог при желании выступать поставщиком. Они принимают меры для снижения энергопотребления в зданиях, в том числе в жилом секторе, и на производствах и считают, что в этом направлении у них еще имеется огромный потенциал, и т.д.
9
К сожалению, мы тут ничем не можем им помочь. Одно время считалось, что хорошие шансы на европейском рынке имеет наш природный газ, который мог бы сыграть роль переходного топлива, заместив тамошний уголь. Но боюсь, что этот шанс мы упустили. Причем во многом по собственной вине. Вместо того чтобы выстраивать доверительные отношения с европейскими потребителями, всячески демонстрировать свою надежность и лояльность в качестве стратегического партнера и приоритетного поставщика, мы затеяли газовые войны, стали по поводу и без крутить газовый вентиль, ограничивать поставки газа, в том числе в зимний период, и так увлеклись строительством обходных северных и южных путей транспорта газа по морю вместо привычного транзита посуху, что, кажется, начисто забыли, зачем все это затеяли. В какой-то момент коммерческие интересы были принесены в жертву амбициям великой энергетической державы. Сыграли роль и другие факторы экономического и политического свойства.
Так или иначе, насколько можно судить по официальным документам, Европа сегодня не делает ставку на российский газ, решая задачу декарбонизации экономики и уменьшения нагрузки на климат. Т.е. в критической ситуации, какая, например, была в прошлом году, они, конечно, возьмут наш газ. Но стратегически они видят решение не в том, чтобы сначала перейти с угля на газ, а потом на возобновляемые источники энергии. Они сразу ставят во главу угла энергосбережение и переход на ВИЭ, а газ в перспективе им нужен как резервное топливо на всякий случай. Почувствуйте разницу: одно дело переходное топливо, и совсем другое – резервное.
ЭПБ: То есть Россия повела себя как слон в посудной лавке на тот момент.
Можно и так сказать. Я допускаю, что за этим стояли какие-то важные геополитические соображения, может быть, еще что-то, не знаю. Но за этим точно не стоял экономический расчет. А если и стоял, то очень недальновидный. Как будто европейским потребителям больше неоткуда взять газ. Как будто без нашего газа им не обойтись.
Кстати, с китайцами та же история. Проект «Сила Сибири» им, по большому счету, не очень-то и нужен. Разве что в качестве резерва на случай войны или еще какой-нибудь заварухи в Азиатско-Тихоокеанском регионе, из-за которой Китай не сможет получать сжиженный природный газ морским путем.
Печально, но эту развилку, когда мы еще могли длительное время поставлять природный газ как переходное топливо, мы проскочили. И боюсь, что безвозвратно.
И еще. Очень похоже на то, что не принималась в расчет серьезность намерений наших партнеров в части декарбонизации экономики и сокращения выбросов парниковых газов. Собственно, мы и сами к этому пока относимся не вполне серьезно и основательно и про других думаем аналогично. Возможно, я ошибаюсь, но я не припомню ни одного случая, чтобы у нас тема климата и смягчения климатических изменений присутствовала в явном виде в процессе принятия экономических решений. В бизнесе-то это редкость, а уж на государственном уровне я не знаю ни одного такого решения, которое было бы принято исходя из необходимости декарбонизации экономики, исходя из необходимости сократить выбросы парниковых газов и ограничить рост температуры, исходя из необходимости выполнять принятые на себя обязательства в рамках заключенных соглашений по климату и соответствовать ожиданиям наших партнеров. Вот где все это?
10
Зато у нас любят рассуждать о том, что природный газ – это такое высокоэкологичное топливо, а его добыча и использование позволяют сократить выбросы парниковых газов в глобальном масштабе. Ну, если сравнивать с выбросами от сжигания того же количества угля в энергетическом эквиваленте, то так оно и есть. Но тут есть свои подводные камни, которые не позволяют утверждать, что газ во всех случаях чище угля. На самом деле, надо сравнивать между собой не выбросы от сжигания различных видов топлива, а углеродный след, т.е. все выбросы на протяжении жизненного цикла до отпуска энергии потребителю.
И вот тут могут быть варианты. В Германии, например, используют, в основном, бурый уголь. Добывают его там открытым способом, в разрезах, а шахты почти все уже закрыли. Соответственно, выбросов метана при добыче и переработке угля практически нет. А вот при добыче и подготовке природного газа на месторождениях метан летит. Да плюс еще мы тащим этот газ по трубам 4 000 км с Ямала до западной границы и компрессорами его поддавливаем, чтобы бежал веселей. А это тоже выбросы (утечки) метана через задвижки и неплотности, при авариях, при выводе участков трубопроводов в плановый ремонт и т.д. Кроме того, при сжигании природного газа на компрессорных станциях в атмосферу летит углекислый газ.
И вот пару лет назад в Европе вышла методичка, которая рассказывает о том, как надо учитывать выбросы парниковых газов, с которыми топливо пришло к потребителю (это называется “well-to-tank”). И в этой самой методичке среди прочего приводятся средние коэффициенты выбросов парниковых газов на единицу добытого газа и на 1 км прокачки газа по газопроводу. В Газпроме знакомятся с этим документом и – моментально теряют сон. Оказалось, что если к выбросам от сжигания газа прибавить рассчитанные по этой методички выбросы от его добычи, подготовки и транспортировки до Германии, то в общей сложности выбросы, связанные с российским природным газом, получаются выше, чем выбросы, связанные с местным бурым углем. А это ни много ни мало подрывает всю коммерческую стратегию Газпрома на западном направлении, буквально. Он продает этот газ в Европу как экологичное топливо, имеющее преимущества перед углем, а выясняется, что все наоборот. В итоге Газпром кое-как выкрутился, конечно. Но осадочек остался. А вместе с ним остались вопросы и сомнения.
Правда, есть и хорошие новости. Газпром сделал выводы из этой истории. Стало понятно, что выбросы по пути транспорта газа до потребителя надо всеми силами сокращать. И Газпром вплотную занялся этим. Компания имеет стратегию энергосбережения. Выбросы парниковых газов, вернее, сокращение выбросов, включены в KPI руководства компании. Газпром ежегодно готовит и публикует отчеты о выбросах парниковых газов, в которых отражает и предпринимаемые меры для их сокращения. Начато строительство крупной ветровой электростанции в Ленинградской области, которая будет вырабатывать зеленую энергию для собственных нужд Газпрома. Ряд объектов газовой инфраструктуры на Ямале переведен на энергообеспечение исключительно от возобновляемых источников энергии с применением солнечных панелей, ветрогенераторов и накопителей энергии.
А что делать? Хочешь успешно конкурировать на мировых рынках – снижай углеродный след. Это императив нынешнего времени, который диктуется глобальным изменением климата и теми мерами по его смягчению, которые определены в Парижском соглашении. Приходится соответствовать.
11
ЭПБ: В фильме Альберта Гора есть один эффектный момент. Он стоит с указкой в руках перед экраном, на котором представлена кривая подъема температуры атмосферы. На ней такой же подъем – содержание углерода. «Вот видите, как с ростом температуры увеличивается CO2 в атмосфере». Как вы можете прокомментировать высказывание Гора? И вообще его фильм, за который он получил Нобелевскую премию?
Вообще, я не стал бы преувеличивать заслуги Альберта Гора. Он, безусловно, сыграл роль в популяризации климатической темы, он какие-то моменты заострил, привлек внимание. Впервые на таком высоком политическом уровне. Его заслуга в этом смысле, безусловно, есть. И то, что он сам к этому серьезно относится, и этот фильм – это все прекрасно и замечательно. Но все-таки он излагал не собственные мысли.
Мне как-то попалась на глаза статья Александра Городницкого – профессионального океанолога и по совместительству известного барда. В ней он полемизирует с Альбертом Гором, приписывая ему чуть ли не авторство теории антропогенного изменения климата. При всем уважении к заслуженному ученому это явный перебор. Альберт Гор никогда не претендовал на то, что понимает больше, чем ему объяснили климатологи. Есть в этой статье и другие недостатки. Она и в литературном отношении, как текст, плохо сделана. Но пусть со всем этим разбираются специалисты.
Нам сейчас важно, что за фильмом Гора стоят серьезные исследования многих ученых и профессиональных институтов. Это и NASA, и NOAA, и еще десятки и сотни организаций и исследовательских групп в разных странах. Эти исследования опубликованы в научных реферируемых журналах. Каждые 5-7 лет их обобщает Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК), которая, кстати, тоже получила Нобелевскую премию вместе с Альбертом Гором. И это правильно. Потому что в основе фильма Гора и всех его публичных выступлений лежат именно обзорные доклады и прогнозы МГЭИК.
Что касается графиков, то, в принципе, ничего нового в них нет. Корреляция между температурой и концентрацией парниковых газов в атмосфере действительно имеет место. Другое вопрос, что является причиной, а что следствием. Климатологи объясняют это так: естественный процесс состоит в том, что сначала повышается температура, а вслед за ней, с некоторым запаздыванием, повышается концентрация парниковых газов в атмосфере. А то, что мы наблюдаем сегодня – это обратный процесс. Мы имеем беспрецедентный рост концентрации парниковых газов в атмосфере, вызванный деятельностью человека, а уже этот рост концентрации парниковых газов в свою очередь вызывает нагрев нижних слоев атмосферы, суши и океана.
Исследования показывают, что повышение концентрации парниковых газов происходит сегодня в 100 раз быстрее, а температура растет в 60 раз быстрее, чем когда бы то ни было прежде. Никакие естественные факторы объяснить эту бешеную скорость не могут. Даже когда отступал последний ледник, изменения температуры и концентрации парниковых газов были не настолько стремительными. Этому есть только одно разумное объяснение: наблюдаемые процессы являются делом рук человека. В этом и заключается особенность нынешнего изменения климата. Но она же дает и основание надеяться на то, что человек способен эти процессы контролировать. А значит, в наших силах затормозить изменение климата, не доводя дело до вселенской катастрофы.
12
ЭПБ: Помимо экологов, климатологов, экономистов, вопросами климатических изменений активно занимаются и НКО. Какова, на ваш взгляд, роль российских НКО и гражданского общества в борьбе с климатическими изменениями?
Она, безусловно, есть. Целый ряд некоммерческих организаций в Москве, в Питере, в Архангельске, в других городах, уделяют внимание проблемам изменения климата. И это не только глобальные организации, типа Всемирного Фонда дикой природы или Гринпис, но и местные. Например, Социально-Экологический Союз создал даже специальный секретариат по вопросам изменения климата. Все это хорошо и правильно. Другой вопрос, что это движение у нас не очень развито, к сожалению. У нас вообще деятельность НКО не получила должного развития в силу целого ряда препятствий и ограничений. А там, где получила, носит порой странный характер и не вызывает доверия. Хотя во многих других странах НКО представляют собой мощный сектор экономики, ничуть не менее важный и влиятельный, чем корпоративный, государственный и частный.
С восприятием темы климата в общественном сознании тоже не все в порядке. Например, если садишься в такси где-нибудь в Европе, то добрая половина беседы будет вертеться вокруг того, что происходит с климатом, и что должны сделать, чтобы остановить этот ужас. Т.е. у них тема климата – это такой talk-of-the-town (притча во языцех по-русски). А у нас – нет. У нас много говорят о погоде. А о климате, если и упоминают, то только в контексте конкретного места. Например, девять человек из десяти скажут вам на автомате, что в Питере ужасный климат, а в Сочи и в Крыму – благодатный. И все. До глобальных обобщений о климате в планетарном масштабе, о роли и ответственности человека за изменение климата мало кто поднимается. Практически никто.
Сюжет о роли человека вообще дается тяжело. Если, не дай бог, в Facebook неосторожно что-нибудь такое напишешь, сразу же набрасываются: кто это сказал, да не может такого быть. То есть общее представление даже у вполне себе продвинутых людей такое, что по сравнению с силами природы человек мал и слаб.
Я пытался думать об этом. Как же так, думал я, мы вроде бы и реки перекрываем, и русла их меняем, и горы сдвигаем, и болота осушаем. Опять же эта знаменитая мичуринская фраза, которую многие с детства помнят: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Это же такой явный императив преобразования природы руками человека. А в массовом сознании человек ничтожен и немощен. Например, у Вознесенского в одном из стихотворений есть такие строки:
«Кто ты – непознанный Бог
или природа по Дарвину –
но по сравненью с Тобой,
как я бездарен!»
То есть это такое ощущение беспомощности человека на фоне сил природы, которая Бог и перед которой человек бессилен. Это очень укоренено. В том числе среди российских технократов и представителей естественных наук. Не замечали? В естественных науках нет человека. Например, география не изучает человека, хотя человек в значительной степени поменял географию. То есть вклад человеческого фактора огромен. А вот его как бы нет, все происходит как бы само по себе, без нас. На мой взгляд, это глубокая ошибка. И это надо бы как-то переломить.
13
Что в связи с этим можно было бы рекомендовать российским НКО? Может быть, даже не с чиновниками бороться. Это занятие нужное, но неблагодарное. Куда полезней было бы помочь поменять восприятие на уровне массового сознания. Я понимаю, что бороться с чиновниками, с правительством, писать манифесты, петиции – это очень эффектно, но эффективнее было бы, мне кажется, заняться просветительской работой с массами. Этот барьер, этот сложившийся стереотип, что есть природа, а есть маленький, тщедушный, немощный и так далее человек, надо преодолевать.
На самом деле, все не так. Давным-давно, когда не было машин, человек действительно был мал и слаб. Но с тех пор как появились машины, которые тысячекратно увеличивают наши возможности, все изменилось. И надо внятно объяснить, что человечество ежегодно вбрасывает в атмосферу огромное количество парниковых газов – более 50 млрд. тонн СО2-эквивалента. Частично они поглощаются океаном (что, кстати, не идет ему на пользу, потому что из-за этого повышается уровень кислотности), а частично остаются и надолго задерживаются в атмосфере, усиливая парниковый эффект и грея нашу планету.
Природа поступает мудро: она, с одной стороны, производит выбросы парниковых газов, а с другой, растит леса и пестует другие экосистемы, которые поглощают и удерживают парниковые газы. А мы одной рукой выбрасываем парниковые газы в атмосферу, а другой рукой вырубаем леса и губим те природные экосистемы, которые умеют парниковые газы из атмосферы удалять, обеспечивая необходимый баланс. Получается, что мы рубим сук, на котором сидим, сразу с двух сторон.
Хорошо бы это популярно объяснить. Рассказать, что человек с двух сторон рубит сук, на котором сидит, что 50 млрд. тонн ничем не компенсируются, а, наоборот, усугубляются вырубкой лесов в Амазонке, в тропиках, старением наших бореальных лесов, за которыми нет должного присмотра и ухода. Что человек ведет себя, как вирус. И что хорошо бы это наконец всем осознать. Мне кажется, что роль НКО здесь была бы незаменимой.
ЭПБ: Вы считаете, что надо делать акцент на экологическом просвещении?
Я считаю, что здесь огромное непаханое поле. И я думаю, НКО могут придумать какие-то интересные форматы общения people-to-people, такой разговор человека с человеком. Без школы, без правительства, напрямую. Во многих странах это сегодня очень востребовано. Да и у нас тоже. Я заметил, что молодежь охотно ходит на такие открытые лекции.
В прошлом году меня пригласили читать лекцию об изменении климата в рамках проекта «Россия, устремленная в будущее». Лекция была организована в Манеже в формате TED Talk. Так, на нее пришла куча народу. Выходной день, поздно, холодно, – а люди, в том числе совсем молодые, сидели, слушали, вникали, задавали вопросы. Не знаю, выложили ролик с этой лекцией в интернет или нет, но это неважно. Важно, что это работает.
Ты идешь, тратишь свое время, но и люди тратят свое. Они приходят, слушают, пытаются понять. Особенно молодежь. То ли они понимают, что им недодали знаний в школе и в университете. То ли просто интересуются и хотят узнать что-то новое, но так, чтобы было не казенно, не скучно, чтобы не текст в интернете прочитать, а презентацию посмотреть, желательно с яркими «анимашками», специалиста порасспросить, а то и подискутировать с ним. И если ты относишься к этому вдумчиво, серьезно, а не просто отбываешь номер, то это находит отклик.
14
В прошлом году я также участвовал в публичной дискуссии, которая проходила в формате «fight» (поединок). Я утверждал, что от ископаемых углеводородов необходимо уходить и что будущее за безуглеродной экономикой. А мой оппонент, специалист по экономике ТЭК, возражал и говорил, что ископаемое топливо еще имеет значительный потенциал и его рано списывать со счета. Моя точка зрения победила.
А в зале за дискуссией следили люди. Они пришли, потому что им было интересно. И они, я уверен, узнали много нового. Например, что еще в 1970-х годах о неизбежном конце нефтяной эры говорил один из самых авторитетных экспертов, шейх Ахмед Заки Ямани, который почти 25 лет возглавлял министерство нефти и природных ресурсов Саудовской Аравии и столько же международную организацию ОПЕК. «В конце концов, – говорил он, – каменный век закончился не потому, что закончились камни». Он имел в виду железо, которое вытеснило камень. Но то же самое можно сегодня сказать и про ископаемое топливо в целом. Его век уходит в прошлое не потому, что мы исчерпали запасы угля, нефти и газа, а потому, что возобновляемые источники энергии стали надежней и дешевле ископаемых. Вот эту мысль надо бы донести до массового сознания.
Как и мысль об ответственности человека за изменение климата. Чтобы люди не кричали, что такого не может быть, что вы тут нас обвиняете, а мы люди честные. А чтобы они понимали: никто никого не обвиняет, но за последние 35 лет человечество выбросило в атмосферу более 1 трлн. тонн СО2-эквивалента парниковых газов. И это исторический факт. И это привело к повышению концентрации парниковых газов в атмосфере и вызвало глобальное изменение климата. Это не вина наша, а наша беда. Это нам такая «ответка» прилетела от природы, в которую мы бесцеремонно вторглись, думая, что ей все нипочем и что большой беды не будет. Оказывается, будет.
Когда несколько миллиардов человек, вооруженных машинами, копают, бурят, сжигают и потом триллионами тонн выбрасывают в атмосферу, то тем самым они создают нагрузку на природу, с которой она может и не справится. Как говорится, имеет право. В конце концов, ее способность к воспроизводству не безгранична. И это пора признать. Но эти же люди имеют возможность осознать, что они натворили, договорится и построить другую, зеленую экономику, которая будет развиваться в гармонии с природой, не создавая для не непосильных нагрузок.
ЭПБ: Сейчас в Московской области планируется строительства мусоросжигательного завода. Это вызывает активный протест населения, экологической общественности, тех же НКО. Ваша позиция по строительству именно мусоросжигательных заводов. Какой процент отходов, по-Вашему, допустимо сжигать – менее 5 %, 20 % или больше?
Вообще, сжигание – это не лучший способ утилизации отходов. Если они сохраняют какие-то полезные свойства, то их лучше использовать. Вообще, нормальная экономика – это экономика трех R. Первое R – Reduce. Смысл в том, чтобы вовлекать в оборот как можно меньше невозобновляемых природных ресурсов. А для этого их надо использовать бережно, экономно и как можно более комплексно. Второе R – Reuse. Ресурсы, которые в процессе использования сохраняют свои свойства, следует использовать вновь. Наконец, третье R – Recycle. Отходы, содержащие полезные компоненты и материалы, следует по возможности собирать и перерабатывать.
15
Во многих отраслях это работает. Например, металлолом и макулатура нынче в цене, из отходов обработки древесины (опилка) делают топливные гранулы, брикеты, пеллеты и другие виды продукции. Для одного из предприятий в Архангельске, которое производит пеллеты из отходов лесопиления, мы посчитали углеродный след и потом сравнили с тем, сколько выбросов удается предотвратить потребителю, который использует эти пеллеты вместо ископаемого топлива. Оказалось, что в разы больше, чем то количество выбросов, которое произвел сам лесозавод, а также произвела энергокомпания в процессе выработки энергии для нужд лесозавода. Побольше бы таких примеров!
Что касается бытовых отходов, то, конечно, их надо делить. Стекло и пластик, безусловно, надо возвращать. Тут двух мнений быть не может. Бумагу и картон тоже надо собирать отдельно, это прекрасное сырье для повторного использования. Был же такой хороший советский опыт: все эти сборные пункты «Вторсырье», перерабатывающие предприятия. Стеклянные банки и бутылки имели привлекательную залоговую стоимость. Их можно было сдать, а залоговую стоимость вернуть (получить на руки). Куда это все подевалось? Кому помешало?
Пищевые отходы собирали в отдельные баки. Они шли обычно в сельскохозяйственное производство. Сейчас из пищевых отходов можно, например, делать биогаз. Не в котел их пихать в мокром виде, где от них, по большому счету, проку почти нет, а в специальный дайджестер, в котором из этих отходов можно получить, как минимум, два продукта – биогаз (является биотопливом), и дигестат (является готовым удобрением). Правда, вы, скорее всего, потом замучаетесь эти продукты сертифицировать, а без сертификации вам никто не позволит их продать. Но это уже вопросы к законодательству, нормативной базе и правоприменительной практике. Чтобы наладить эффективную работу с отходами, всю существующую в этой сфере нормативку надо пересматривать. Это трудно, но этим надо заниматься.
А идея сжигать все подряд отходы без разбору, лишь бы не накапливались, – это плохая идея. Экономика должна быть заточена на то, чтобы максимально использовать ресурсы много раз. В тех странах, например, в Швеции, где этот принцип работает, где для этого создана необходимая законодательная и нормативная база, утилизируют до 96% отходов и 4% отходов сжигают.
ЭПБ: Тем более, в январе 2017 года Евросоюз принял директиву, которая запрещает строительство новых мусоросжигательных заводов, и говорит о том, что надо перепрофилировать уже существующие.
Правильно.
ЭПБ: А мы идем наоборот, не на опережение, а опять откатываемся назад, покупая старые технологии.
Повторяем тот путь, повторяем старые технологии, и главное, старый подход. Сжечь, чтобы на глаза не попадалось – это неправильно. Неправильно, потому что расточительно. Говорят, что дешевле сжечь, чем использовать. Но это неправда, этого не может быть. А если это так, значит, неправильно работает экономика, значит, что-то в ней нарушено и она выдает неверные ценовые сигналы. Логика должна быть только такая.
16
У нас почему-то считается, что «рынок сам все расставит по местам». Но рынок дает сбои здесь и там постоянно. Взять хотя бы те же антропогенные выбросы парниковых газов, которые вызывают глобальное изменение климата, ведь это грандиозный сбой (провал) рыночной системы, market failure. Этот фактор риска не был включен в рыночную цену товаров, с производством которых связаны эти выбросы. И до сих пор включен не везде и не в полной мере. Во всем мире цены на выбросы парниковых газов установлены только в 67 юрисдикциях (42 страны и 25 субнациональных образования). Вот это типичный пример ситуации, когда рынок не сработал. И таких примеров великое множество.
А если в экономике все пущено на самотек, если в ней доминируют монополии, если все в ней подчинено их интересам, то это вообще не рынок. Классики рассматривали рынок совершенной конкуренции, где все игроки находятся в равном положении, а монополию считали губительным для рынка злом. А у нас рынок по преимуществу неконкурентный, монополизированный. Он ничего не расставит по местам так, как надо, а расставит так, как выгодно монополиям. Чтобы этого не случилось, рынок надо регулировать.
По этому поводу написана масса умных и прекрасных книг. В них, в том числе, подробно разбираются экологические экстерналии, рассказывается о том, как нужно регулировать экономику, чтобы их избежать или минимизировать. За теоретическое решение этого вопроса присуждены Нобелевские премии. А все не впрок. Дирижисты считают, что регулировать значит командовать и указывать. Либертарианцы, наоборот, выступают против регулирования вообще, но при этом имеют в виду тот способ регулирования, который предлагают дирижисты. Между тем, либерализм – это не отказ от регулирования, это регулирование в либеральных целях защиты свободы, законных прав и интересов всех участников рынка и других стейкхолдеров.
ЭПБ: Ваше мнение о проекте модели госрегулирования выбросов парниковых газов?
На мой взгляд, это неудачная попытка. Главная проблема в том, что не обозначены цели. Невозможно придумать модель регулирования, если не знать, зачем, для чего. Это негодная затея сама по себе. Такое регулирование ради регулирования даже хуже, чем отсутствие регулирования. Потому что, как известно, свято место пусто не бывает. И если цель не определена, а механизм создан, тогда цели в него по своему усмотрению подставят те, кому поручат регулировать. И получится не регулирование, а очередное безобразие, коррупция и произвол.
На самом деле, всякое регулирование начинается с определения цели. Если следовать духу и букве Парижского соглашения, то конечная цель – это сокращение нетто-выбросов парниковых газов до нуля. Если это очень далеко, давайте сформируем цель поближе, на 2050 год. В долгосрочной стратегии низкоуглеродного развития это все равно придется сделать. Про соответствующее требование Парижского соглашения мы уже говорили. Вот и давайте для начала ее определим и будем из нее исходить.
Что это может быть за цель? Учитывая, что по сравнению с 1990 годом наши выбросы (за вычетом поглощений) сократились на 45%, приемлемой целью на 2050 год могло бы быть сокращение выбросов на 70% от уровня 1990 года. Думаю, нам это вполне по силам. Это еще 25% от уровня 1990 года, или 45% от текущего уровня. Между прочим, аналогичную цель – сократить выбросы к 2050 году на 70% от уровня 1990 г. – поставила Франция.
17
А дальше надо смотреть, что для этого необходимо сделать. А сделать надо так, чтобы средства, которые преимущественно достаются сегодня компаниям с высоким уровнем выбросов, инвестировались в технологии, сектора и проекты с низким уровнем выбросов. Только и всего. Кстати, это в точности соответствует целям и задачам по декарбонизации экономики, изложенным в Парижском соглашении. Конкретно про финансовые потоки сказано в подпункте c) пункта 1 статьи 2. Ну, а где еще прикажете брать средства на декарбонизацию? Не из воздуха же.
Соответственно, система регулирования должна наказывать тех, кто выбрасывает и/или инвестирует в выбросы, и поощрять тех, кто сокращает выбросы и вкладывает средства в низко- и безуглеродные виды деятельности, производства и проекты. У первых средства нужно изымать через цену на выбросы (это может быть, например, налог на выбросы, или плата за выбросы, или квота на выбросы, которую нужно покупать, или еще что-то). А вторые должны иметь возможность получать эти средства в форме инвестиций, субсидий, гарантий, налоговых льгот и освобождений. Это, так сказать, общий принцип. А дальше надо разбираться с частностями.
Например, если металлурги работают на уровне мировых стандартов эффективности, то наказывать их было бы несправедливо, да и бессмысленно. Никакого стимулирующего эффекта это не произведет. Они все равно свои выбросы заметно сократить не смогут. Для этого нужны деньги и другие технологии. Лучше найти способ поощрять их за внедрение таких технологий, а заодно и способ компенсировать им повышение тарифов, вызванное регулированием выбросов в электроэнергетике.
Вот европейцы ввели квоты на выбросы в 2005 году. Металлургов наказывать не стали, они получают квоты бесплатно и в нужном количестве. А для энергетиков квоты платные, причем их количество все время уменьшается. Энергетики, естественно, повышают цены. Металлурги вынуждены платить больше за электроэнергию, у них растет себестоимость, они теряют прибыль и конкурентоспособность.
Чем это компенсировать? Во-первых, снижением расхода энергии (энергосбережением), а во-вторых, продажей излишков квоты на выбросы тем же энергетикам, которым своей квоты не хватает. Тогда получается баланс. А если повезет, то металлурги еще и в плюсе окажутся. По некоторым оценкам, европейские металлургические и цементные компании, на которых эта схема тоже распространяется, имеют до 6 млрд. евро в год чистого дохода от продажи квот на выбросы. Вот так работает механизм поощрения и компенсации.
А вводить ограничения на выбросы нужно в отраслях ТЭК, потому что львиная доля выбросов приходится именно на них. Но делать это тоже надо осторожно, в рамках общей стратегии развития энергетики. Если просто ввести лимиты (квоты) на выбросы от сжигания ископаемого топлива и плату за них, то ничего, кроме роста тарифов, этим не добьешься. Параллельно надо всерьез развивать возобновляемую энергетику, заниматься распределенной малой и микрогенерацией, перестраивать сети. Надо сделать так, чтобы средства, и большие, и малые, шли прежде всего в зеленую энергетику, а не на поддержку и модернизацию традиционной генерации через разные государственные программы типа ДПМ, которые, по сути, являются скрытой формой субсидирования. Но тогда надо в виде долгосрочной цели развития возобновляемой электроэнергетики на 2030 год ставить не 2% , а хотя бы 22%. И убирать все барьеры и ограничения, которые этому мешают.
18
И так по всем отраслям. Надо садиться и аккуратно, вручную собирать по частям модель регулирования выбросов, как паззл, оценивая возможные последствия тех или иных мер и соотнося их как с целями по декарбонизации, так и с общими стратегическими целями развития экономики. Регулирование выбросов парниковых газов – это инструмент тонкой настройки экономики. Просто так, без необходимости применять его не рекомендуется.
ЭПБ: Именно тот самый слон получается, в посудной лавке.
В общем, да, все тот же слон в посудной лавке.
И еще один момент. В основе предложенной модели регулирования лежит идея о том, что низкоуглеродное развитие можно обеспечить точечными проектами, разработанными по шаблону и утвержденными уполномоченным государственным органом. На самом деле, нельзя. Надо в ту сторону развернуть финансовые потоки. Надо сделать рычаг. Для этого как раз и нужна система регулирования выбросов. Она и есть рычаг. Сегодня средства в основном идут нефтяникам и газовикам, а должны идти в компании, которые производят, монтируют и эксплуатируют солнечные станции на Алтае и в Якутии, ветровые станции в Ульяновске и Мурманске. Тогда таких станций по всей России станет больше, а затраты на них – ниже.
Но для начала нужно расставить стратегические приоритеты. Нужно ответить на вопрос, что нас интересует – доля в мировой экономике, которая переходит на низкоуглеродной путь развития и все более декарбонизируется, или очередной нефтеперегонный завод где-нибудь в Сибири, на Кавказе или в Сирии? А уже исходя из этого принимать решение о том, куда направлять финансы, что и как регулировать. Можно еще, конечно, делать вид, что нам есть дело до климата и выбросов, и в то же самое время вести разведку и добычу нефти и газа в Арктике, строить новые мощности по перевалке угля на Дальнем Востоке, модернизировать старые ТЭЦ и ГРЭС, продлевая им жизнь еще на 25-30 лет и тем самым закрепляя наше технологическое отставание и нашу зависимость от ископаемого топлива. Но долго вести такую гибридную политику не получится. Дела, как известно, говорят громче слов. Раскусят.
При этом надо понимать, что мир быстро меняется. Ежегодно 300-400 млрд. долларов вкладывается в зеленую энергетику.5 А общий объем зеленых инвестиций достигает, по оценкам, 600-700 млрд. долларов6 с перспективой выхода к 2020 году на 1 трлн. долларов. Это инвестиции все дальше и дальше уводят мировую экономику прочь от ископаемого топлива в сторону низкоуглеродного развития, где ископаемому топливу нет места. А мы в своих стратегических документах отмечаем этот тренд как угрозу нашей экономической и энергетической безопасности, но при этом продолжаем идти традиционным путем и планируем наращивать экспорт всех видов ископаемого топлива по всем направлениям. Увы, совсем скоро это уже будет никому не нужно, а мы сгодимся разве что в качестве поставщика резервного топлива. Тоже, конечно, важная роль. Но это не та роль, которую Россия привыкла играть в мире и которая отвечает нашим амбициям, нашему ресурсному и экономическому потенциалу. Но пенять не на кого. Пора браться за ум.
ЭПБ: Спасибо вам!
5 См. Clean Energy Investment Trends, 2017 (https://data.bloomberglp.com/bnef/sites/14/2018/01/BNEF-Clean-Energy-Investment-Investment-Trends-2017.pdf)
6 См. https://www.omfif.org/media/2862089/170713-omfif-green-bonds-joaquim-levy.pdf